Жители Васильевского острова в Петербурге просто обожают свой район. Редко переезжают они в другие части города, придерживаясь мнения, что красивых мест много, а Васильевский такой один.
Хоть и ругают они остров за вечные пробки, но остаются горячими приверженцами абсолютно прямых «линий», крикливых чаек, ветров и запаха северного моря, который здесь, на Васильевском, как-то особенно ярок.
Есть на острове и особенные достопримечательности, это, конечно, василеостровские старухи (поскольку эти зрелые леди сами так себя называют, я тоже не нахожу в этом слове ничего оскорбительного: ведь старость, как известно, привилегия избранных – не все доживают). Дамы эти имеют неподражаемую походку с абсолютно прямой спиной, а жесту, которым они снимают перчатки невозможно научиться, с ним надо родиться.
Многие из них держат домашних птиц. Чаще канареек и попугаев.
Нелли Георгиевна, безусловно, выделяется из этого великолепного ряда. Нет, не своими тонкими пальцами с безупречным маникюром, и не туфлями на каблуке даже дома (тапки, боже мой какая распущенность) и даже не своей знаменитой «пахитоской» на длинном мундштуке. Нет.
Дело в том, что у Нелли Георгиевны, которой самой в этом году сравнялось 90, есть удивительный попугай – белохохлый какаду Керубино – Руби-наш-милый-Руби, 1938 года рождения.
Родился этот славный представитель попугайского племени в одном европейском питомнике и был преподнесен в качестве подарка на день рождения тогда еще 10-летней девочке Неллечке. Так что свою хозяйку он сопровождает всю её жизнь.
Руби –говорящая птица. Время от времени Керубино сообщает окружающим, что «в Петропавловске Камчатском полночь», умеет лаять голосом крупной собаки. Если ему что-то не нравится, кричит «Кошмар и караул», а также «прочь, прочь». Когда требует что-нибудь вкусненькое выкрикивает: «Кролики, кролики!» Эти «Кролики!» меня очень заинтересовали. Откуда такие странные слова?
Оказывается, во время блокады, а Руби и его хозяйка пережили ее полностью, у Нелли были добрые соседи, а у соседей кот. Как-то они умудрялись с этим котом ловить крыс и птиц. Семье Неллечки доставались лапки и хвостики. Из них варили бульон, маленьким ее братьям говорили, что это бульон из кролика, кусочки отварных крысиных хвостов доставались и попугаю. За время блокады у него выпали все перья, он грустно сидел на дне клетки, спрятав голову под лысое крыло.
Хозяйка до сих пор считает, что облысел Керубино не столько от плохого питания, сколько от того, что соблюсти световой и температурный режим было решительно невозможно. Теплолюбивая птица очень мерзла, и часто Нелли брала его на руки, прятала под одежду. Вместе сидели и грелись у печки буржуйки.
Так и стоит у меня перед глазами картина: маленькая худенькая девочка в громадной и уже полупустой (мебель почти всю сожгли) комнате сидит у печки, прижимая к себе попугая, своего любимца и верного друга.
Но, как известно, все плохое и страшное в конце концов заканчивается: закончились и страшные блокадные дни. Керубино вырастил новые перья, снова весело и задорно топорщил свой хохолок и радостно сообщал, глядя в свое персональное зеркало: «К-РРА-со-та! Какая Кра-со-та!!»
В конце 50-х – начале 60-х годов прошлого века Руби научился лаять. У Нелли Георгиевны была приятельница, хозяйка очень крупной собаки, и, частенько, они вдвоем заходили в гости выпить кофейку и обсудить последние новости. Собака всеобщих восторгов по поводу попугая не разделяла и часто лаяла на птицу. Очень быстро Руби научился лаять ей в ответ.
Это умение однажды спасло Нелли Георгиевну от воров. Забравшиеся в квартиру жулики были напуганы криком Керубино «Ко-ш-ма-р-р-р! Ка-ра-ул!!» и громким собачьим лаем.
Однажды вечером мне позвонила Нелли Георгиевна, голос у неё был очень взволнованным: «Дорогая, приезжай, с Руби совсем плохо!»
Я помчалась на Васильевский остров. Моему взору предстала грустная картина. Руби сидел на полу клетки, крылья распущены, глаза затянуты пленкой, он тихо мерно раскачивался, дыхание затруднено.
Мы капнули в полураскрытый клюв мембраностабилизирующий комплекс, поставили вокруг клетки миски с горячей чесночной водой, добавили в корм витамин А, увеличили температуру до 26 градусов. И, собственно, все.
Я рекомендовала добавлять в воду траумель и уехала с тяжелым сердцем. Особого эффекта я от своего лечения не ожидала, сделала, чтобы что-нибудь сделать, чем-то занять хозяйку.
Грустно ехала я домой и вот что интересно – никакие уговоры самоё себя, что парень прожил долгую жизнь, что средняя продолжительность жизни в неволе белохохлого какаду 50 лет и что рекорд составляет 92,5 года не помогали.
Мне всё представлялось, как сидит Нелли Георгиевна одна в своей кухне, пьет кофе, смотрит на крыши и стены домов, и она одна, совсем одна, некому рассказать, что магазины теперь не те и, что продавщица вчера была не вежлива с ней, и, что новый спектакль в Александринке хорош, но уж больно вычурен. Всё одна, и только синеющий в сумерках Васильевский остров за окном.
Несколько дней я малодушно не звонила хозяйке Руби, боялась плохих вестей и, когда она позвонила мне сама, была готова к самому худшему. Голос в трубке ликовал «Он совсем поправился! Вы должны это видеть, приезжайте, приготовлю праздничный ужин».
Нет в этом городе человека, способного отказаться от праздничного ужина у Нелли Георгиевны, и я поехала. Хозяйка встретила меня в праздничном платье на каблуках, с таким маникюром, что мне сразу захотелось свои руки с остатками новогоднего лака сунуть в карманы и не доставать оттуда никогда.
Керубино был великолепен, он гордо сидел на жёрдочке, весело топорщил свой хохолок и лукаво, наклонив голову набок, сообщил, что в «Петропавловске-Камчатском полночь». Удивлению моему не было границ – вот это, да!
Мы решили всё-таки пересмотреть его рацион, убрав совсем орехи и белковую пищу, и оставить только фрукты и зерновой корм. Уже совсем поздно вечером я покинула этот гостеприимный дом.
Да, весна в этом году не торопится, запрокинув голову я смотрела в тёмное петербургское небо, на ум почему-то пришли стихи Бродского:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Нет, рано нам помирать, поживем ещё…